Я родилась 17 сентября 1926 года в маленькой глухой деревушке – станице Троицкой Краснодарского края. Мне 90 лет. Я ветеран Великой Отечественной войны. Всю свою жизнь жила в Краснодарском крае, в нескольких местах. Последние 13 лет живу в Краснодаре.

В нашей семье было пятеро детей. Из всех – я одна осталась. Детство у нас было не то, что сейчас у детей – нас не баловали. Мы жили в маленькой хатке. Домашнее хозяйство было, огород, сад. Хорошо помню своих родителей. Отец говорил: «Дети должны быть накормлены, напоены, одеты, обуты, а подрастут – приложится и остальное». Жили как все – не богато, но и не бедно, жаловаться было не на что. После революции всем не сладко было.

Мама рассказывала, что ещё до 30-го года, может в 29-ом, она вышла во двор ночью, подняла голову, видит – в небе девять мётел звездами выложено, одна большая, потом меньше, меньше, и самая маленькая. Мама сказала, что это знак, что будет голод, что будут забирать всё, будут выметать, выметать, пока всё не выметут. Так и было. Поначалу забирали лошадей, коров, свиней, коз, птицу домашнюю. Потом забирали зерно, крупы, даже то, что на кухне в мешочках висело. Всё уносили. Так создавали колхозы. А кто не давал, тех ночью приходили и забирали в тюрьму. Почему мой отец умер? – Он зиму в тюрьме просидел, там в Крымске. Весной его выпустили, потому что взяли ни за что. Кого надо было взять, тех не взяли, а его взяли. Была у нас пара лошадей, отец отвел их в колхоз, были у нас две коровы, мы их тоже отвели. Всё отдали. Отец сильно заболел в тюрьме, но тогда о воспалении легких не знали, называли эту болезнь чахоткой. Дома он побыл совсем недолго, нам даже покормить его было нечем. Он скончался. Это было в начале 30-х годов. Его звали Григорием.

Мою маму звали Ефросинья Петровна. Когда отец умер, она сильно заболела, но чем она болела, нам было неизвестно. На всю станицу работал единственный врач. Он сказал, что у нашей мамы случился нервный срыв, поэтому её парализовало. Так мы с братом оказались в детском доме. Брата звали Василий, он на три года старше меня был. Детский дом располагался в каком-то имении, видать. Тогда же раскулачивали, кого-то забирали, кто-то сам уезжал. Много богатых домов осталось без хозяев. Этот был крыт железом, на окнах резные ставни были, крыльцо богато отделано, как сейчас вижу этот дом. Внутри дома ничего не осталось, одни полы и стены. Нам покидали какие-то маты, редюги, там мы покотом и спали. Однажды я заметила, что Васи нет. Спросила няньку: «Где мой брат?», а она отвечает: «Твой брат, давно уже в братской могиле. Он умер, нет его.».

Мы стали замечать, что по утрам к крыльцу подъезжает женщина на подводе, и всех, кто за ночь умирал, складывали туда и увозили. Женщина была высокая и худая, мы все её очень боялись. Когда она приезжала, мы разбегались кто куда. А почему умирали дети? — Не знаю, говорить об этом или не говорить, а то ещё приедут… В общем, болели дети, очень сильно, потому что кормежка была плохая.

У меня была ещё одна сестра – Лида, самая старшая из нас. После смерти Васи, она пришла в детский дом и нашла меня. У неё в сумке была маленькая кастрюлька с кашей и ложка. Она спросила: «Хочешь кушать?», я отвечаю: «Хочу!», она: «Ты кушай, только не скреби, а то там дырочка на дне, я её заткнула тряпочкой». Я поела и говорю ей: «У меня на голове какие-то струпы». Тогда Лида сняла с себя беленькую косыночку и повязала мне голову. Это была наша последняя встреча, больше мы никогда не виделись. Я няньке говорила о том, что голова болит, но она накричала на меня, сказала: «Отстань от меня, что ты пристаешь со своими болячками». В то время эту болячку называли детской золотухой. После этого случая я больше никому не говорила о том, что мне было больно. Что было дальше, не помню. Помню только как эта нянька вывела меня за калитку, сорвала с меня косынку и говорит: «Ты у меня украла эту косынку». Я заплакала. Мне стало очень больно… Потом она говорит: «У тебя есть сестра и мама, тебе здесь не место. Уходи домой». Мне лет семь было, а может шесть. Как я оказалась дома, до сих пор не помню, но оказалась. Было лето. Мама немного поправилась, уже сама ходила. Васину братскую могилу, мы много лет потом искали, но так и не нашли.

Потом я пошла в школу. В школу ходила только в теплое время года, в холодное – сидела на печке, нечего было одеть и обуть. Несколько лет проучилась, перешла в 6-ой класс и больше не ходила в школу, нужно было управляться с хозяйством. Мама много работала в колхозе, ей засчитывали трудодни, изредка давали пшеницу, но платить – не платили. Работать приходилось всем, кто не работал, тех сажали в тюрьму.

Перед войной, в 37-ом году, мама уехала в станицу Брюховетскую, чтобы работать в колхозе. Следом и мы переехали. Там она устроилась работать свинаркой. Тогда доярки, свинарки, коневоды, овцеводы были на первом месте. А когда началась война, всех животных угнали в горы: свиней, коров, овец, лошадей. Их угнали наши, чтобы они немцам не достались. Потом скотину вернули, но пригнали только овец и то, чужих, своих они не нашли. Стадо тогда они пригнали хорошее, колхоз пополнился.

Началась война. Полгода немцы были у нас. Александра Петровна – моя тётя и мамина родная сестра, однажды возвращалась с семьей домой, стала открывать дверь и прогремел взрыв, оказалось, что немцы заминировали их дом. Все погибли. А как только Краснодар освободили, в тот же день наша разведка прошла 100 км, как раз до нас дошли. Немцы удирали хорошо. Сами уходили, а румын оставляли заслоном. Только румыны ушли, слышим топот лошадиный. Мама открыла двери, перед домом стояло 7 человек, все на лошадях. Один спрашивает: «Немцы или румыны есть у вас?», а мама в ответ: «Два часа назад румыны ушли, а немцев сегодня не было, они еще вчера уехали». Он поблагодарил, спросил в какую сторону ушли. Мама показала, и те уехали. На утро мы проснулись, я вышла на крыльцо, смотрю, в нашу сторону идут 7 человек – немцы. Захожу и говорю: «Немцы идут». В том доме нас жило три семьи: тетя Ксения с семьей, мы и ещё одни. В тот день немцы перестреляли всех животных во дворе – кур, свиней, и забрали их с собой. Их лагерь стоял в 8-ми километрах от нас, рядом с соседним хутором.

В тот же день, после обеда приехали разведчики, которые вчера были. Мы рассказали им обо всём что случилось. Один из разведчиков был из того хутора, куда ушли немцы. Он попросил соседскую девчонку – Нину Кейко сходить в тот хутор. Зима была, снега по пояс, Нина начала собираться. Он написал записку, положил ей в сапог, чтобы немцы не нашли, и попросил на словах передать его жене, что он ночью будет там и забежит домой на несколько минут. Нина ушла. Между нашими хуторами была небольшая речка, через неё проходил мост. Возле этого моста долгое время стояли немцы, никого никуда не пускали, но оказалось, что их там уже не было. Нина выполнила задание и вернулась. К вечеру наши стали потихоньку подъезжать. Возле нашей хаты поставили «Катюшу», следом приехали ещё две. Да как начали стрелять. Над нами летели снаряды, но я всё равно вышла посмотреть. Они отстреливали снаряды и сразу уезжали на другое место, чтобы их не засекли. Так они продвинулись к соседнему хутору и началось наступление. Они быстро освободили хутор и пошли дальше. Это было 23 февраля 1943 года.

В марте я получила повестку из военкомата. Поначалу мы изучали оружие: от пулемета до пистолета. Потом марш бросок на 10 километров в сторону Тимашевска устроили. Бегали по снегу со всей выкладкой, снега было много. Зимы раньше другими были, и весна поздно наступала. Две недели мы изучали оружие: пулемет «Максим», винтовку и пистолеты. Два раза в неделю приходил врач, обучал нас, чтобы мы могли, если вдруг придется, друг другу оказать помощь. Потом в начале мая, нас забросили под Ростов, где мы рыли окопы для отступления. Над головой постоянно летали немцы, все листовки сбрасывали, сволочи, все переманивали на свою сторону. А как их рама пролетит, все, жди беды, начнут наступление. Наши постоянно продвигались вперед, и мы за ними. Под Ростовом мы были до середины июня. Да, вишни уже красными были и праздник в это время был – «Троица». Никто не праздновал, не до праздника было, но знали, что он есть.

Запомнилось как сидели в опоках. Один мужик толкает меня под бок, а темно было, и говорит: «Пацан, у тебя на закрутку нет? У меня махорка есть, а бумажки нету», я в ответ: «Дяденька, я не курю и вам не советую», а он: «Тю, та что ж у нас за страна такая, дiтей берут на вiйну?!». Много кто в окопе был тогда – курят, дымят. Напротив сидел один паренёк, ну лет 20 ему было, и говорит: «Та, что ты к ней пристал». А он опять: «Дiтей берут на вiйну». Я поняла, что он украинец и разговаривает по-украински. Тут бегут по верху девчонки и кричат: «Ира! Ира!». У меня в жизни два имени – по-домашнему я Ольга, по документам Ирина. Я поднялась. А мужик тот тогда и говорит: «Тю, а я думал хлопец, а это дiвчина». Все так смеялись, до сих пор вспоминать смешно.

На войне всё было. Другой раз и пошутили, и посмеялись. А когда и не до смеха, до слез было. По-первости, конечно, страшно было, а потом ко всему привыкаешь. Пролетели как-то три немецких ястреба, и стали обстрел делать, да еще и осколочные мины сбрасывать. Я бежала к пулемету, но не добежала, меня кто-то схватил и собой закрыл. Я вся в крови, я даже не почувствовала, что меня ранило, осколок задел шею. Наши сбили одного ястребка, а пилота расстреляли. Недалеко был полевой госпиталь. Меня отнесли туда. Ко мне кто-то подошел, офицер какой-то, он подозвал медсестру и сказал: «Обработай ее и заштопай». Медсестра обмыла мне шею, протерла чем-то, намазала и заштопала. Офицер сказал, что я родилась в рубашке. Конечно, зашили меня абы как, так и срослось. Оказалось, что офицер был хирургом, подполковником медицинской службы. Он продолжил: «Быстрее, есть такие, кому нужно сделать срочную операцию, а кому-то еще и отпилить надо». Я тогда не догадывалась, что отпилить надо. Потом поняла. Простыми ножовками, на живую, отпиливали, протрут ножовку и за дело.

Наши пошли в наступление. Подполковник пришел и говорит: «Я не приказываю, я прошу. Кто может держать оружие в руках, будем отбиваться». Всех, кого можно было, собрали и несколькими машинами отправили. Я тоже там была. Вскоре подошли наши танки и как поперли немцев. Так битва и закончилась. Танки пошли дальше. В госпитале я так и не была, некогда было. Сама забинтовывала, перевязывала. Долечивалась подорожником. Что, я одна такая была? – много таких было. Помню одного раненного, он идти не мог, полз, но все кричал чтобы ему автомат выдали. Не знаю, выжил он или нет. Тогда люди знали, что нужно идти только вперед, но не назад. Даже те, кто отступал, говорили, что вернутся. Я и сейчас не могу сказать, что нами двигало. Но мы знали, что нам сказали идти вперед и мы шли вперед. Мы выполняли то, что было положено. Мы прошли Украину, нас примкнули к действующей армии и пошли мы дальше, в Польшу. Я уже была солдатом.

Когда я вернулась, кругом была разруха. Я пешком пошла из Брюховетской в Ивановскую. А что мне там делать было? У меня там ничего не осталось, буквальным счетом. Нечего мне там делать было. В Ивановской я шла по улице и увидела объявление, набирали молодых людей и девушек на курсы трактористов. Я сразу пошла туда. Нас учили меньше 5-ти месяцев. Мы сдали экзамены. Нас было 21 человек – 7 девчат было, в том числе и я. В первый день работы нас подвели к большой куче железа. Оказалось, что перед войной, разобрали все трактора. В войну они были никому не нужны. Сначала мы собрали один трактор. Его отдали мне, как примерной ученице, но в нашем ПМК этот трактор стал седьмым. Мы собрали еще 9 тракторов и начали выезжали в степь. Мы делали чеки под рис. Тракторист, он же и прицепщик, и отцепщик, и плуг, и скрепер. Десятники регулировали уровень дна чеков. Где были бугры, мы их снимали, где ямы, там добавляли земли. Надо было сделать так, чтоб дно чека как зеркало, ровным было. Питались на полевой кухне тем, что было, ни молока, ни мяса мы не видели, конечно. Был рисовый суп на завтрак, обед и ужин. Вот такая еда. Но никто не роптал, все работали, знали, что надо. Тогда мы считали, что нормально жили.

Потом мне все это надоело. Да и в общежитии где мы жили случился пожар и у меня сгорели все документы. Я уволилась, приехала обратно в Троицкую, пошла в Славянск. Тогда Троицкая относилась к Славянскому району, а не к Крымскому. Пошла в ЗАГС, взяла свидетельство о рождении – оно до сих пор у меня лежит, взяла новый паспорт. Лето проработала в колхозе, а зимой, в начале 50-го года, мы с двоюродной сестрой уехали в Темрюк. Работали на перевалочной базе. Деньги стали получать. Не то, что в ПМК – то за кухню высчитают, то за жилье, и получать было нечего – очень маленькие зарплаты были. В Темрюке у нас даже получалось откладывать деньги. Хотя и в столовой питались, тоже под запись, но питание здесь было дешевле и лучше. Жили в общежитии. Завтракали и ужинали дома, сами готовили.

На работе загружали вагоны свежей рыбой, одним судаком. Мы их ставили на хвосты. Сейчас таких судаков не продают, нету. Один судак был 20-30 килограмм. Ставишь его и льдом засыпаешь, и так, три яруса. Потом, как доверху заполним, вагоны закрывали, подключали компрессоры, и они полностью смерзались. За ночь мы загружали 2-3 вагона. В Темрюке я вышла замуж, за того же простака, как и сама. Мы уехали в Крымск. Он устроился на железную дорогу, у нас уже была дочь. Мы построили дом и жили нормально, как все люди. Дом наш до сих пор там стоит, и люди там живут. Все у нас там было: колодец, большой виноградник, фонарь, под которым все торжества проводили. Мы тогда всей улицей дружили. Одна большая семья была. Вот такая у меня судьба. Жаль только, что мы с мужем прожили мало – 26 лет. Он еще в армии заболел, и видимо его не долечили. В одно время начал болеть и скончался.

Жили мы ради детей. Ученых из них, правда, не вышло. Но это, кому как дано. Если ребенок хочет учиться, он учится, не палкой же его заставлять. Мы учили детей не брать чужого и не обманывать, такими они и выросли. И внуки такими выросли. Я довольна своей семьей. У меня трое детей, семеро внуков, восемь правнуков и одна праправнучка. Я недавно в госпитале лежала, и внучка мне звонит и говорит: «Бабушка, я тебя поздравляю, ты стала прапрабабушкой!». Я: «Да, ну? Ну спасибо. Слава Богу!». Все хорошо. Самое главное, чтоб было все хорошо. Теперь у меня вон их сколько. В госпитале мне все говорили, какая я богатая. А я им: «Да, богатая!».

Два раза в год я лечусь в нашем военном госпитале. Много болячек, не буду все перечислять. Меня там потихоньку поддерживают. Диагностику делают, осматривают, капельницы ставят. Мне очень нравится отношение медработников в госпитале. И кухня у них хорошая. Всегда все свежее. В столовую я не хожу, мне всегда приносят, потом убирают. Постель регулярно меняют, всегда хорошо. Кому-то, бывает, не нравится персонал. Но будь сам хорошим, и к тебе так отнесутся. Если кто-то поступает в мою палату, мы общаемся. Потом они рассказывают, как медсестры обо мне отзываются, хвалят. Они мной тоже довольны.

Сейчас время другое, люди стали другими, и подход к жизни другой. Наше время было тогда, мы считали его хорошим временем. Сейчас, конечно, неплохо жить. Только что старость нагрянула незаметно. И все. Сейчас ваше время. Живите, работайте, наслаждайтесь жизнью и все будет хорошо. Я думаю, что так. Сейчас люди не плохие, нет, очень много хороших. Главное, самому быть человеком. Я к своим детям и внукам не вмешиваюсь. Я никогда не говорю, что они делают что-то плохо или не так. Сейчас время другое, молодежь воспитана по-другому, поэтому пусть они сами разбираются во всем.

В жизни было много событий. Обо всех не расскажешь. Всегда приходилось трудится, мы все делали сами. Нам никто никогда не помогал. Мы с мужем как могли, так и жили. Дети всегда были сыты, одеты, обуты. Они вовремя ложились, вовремя вставали. Все они были самостоятельными.

Многое я, конечно, уже позабыла, но что помню – так и было, ничего не приукрашиваю.

Для будущих поколений, хочу сказать: «Будьте добрее, не будьте скупы». В наше время, выйдут женщины на лавочку, сидят там, и кто-то говорит: «Надо же ужин готовить, но что приготовить? Продуктов нет.», а другая отвечает: «Ой, да у меня там есть крупы немножко, пойдем я тебе дам». Щедрость и доброта – это главное. Новые поколения пусть будут щедрыми и добрыми, не только к своим родственникам, но и ко всем остальным людям. Большего я не могу пожелать. Всё остальное у них есть.